Коты кивнули и послушно пошли, тихо, прислушиваясь и приглядываясь ко всему, стараясь заметить даже малейшие намёки на присутствие других котов. Но один из камней, на который ступил остролап, был слишком скользким, и поиск следов был немедленно прекращён: все коты бросились на помощь. Вскоре Камышовый Цвет был спасён, и теперь он откашливался, выплёвывая воду, пока Тёрн судорожно закрывал приоткрывшуюся от напряжения мышц рану на боку. Паутины поблизости не было, поскольку единственный её источник, старая сухая ветка, брошенная кем-то из людей меж двух валунов, поросших мхом, теперь была ослепительно чистой, мокрой, скользкой и без единого следа паутинки на ней. А оттого Тёрну приходилось просто прижимать к ране влажный мох, постепенно превращающемся из изумрудного в багровый, медленно, но с удручающей настоячивостью пропитываясь кровью. Держать приходилось изогнувшись, но при этом делать это надо было настолько аккуратно, чтобы ни одна другая рана, тяжело зарастающая, почти что свежая, не раскрылась и не окропила землю горячей кровью. Едва дыша, чтобы не потревожить своё напряжённое тело, Тёрн раздумывал, как бы добраться до леса самому, ведь Дождь был ещё занят поскользнувшимся остролапом. Но вот тот наконец-то откашлялся и окончательно пришёл в себя, и лидер сегодняшнего отряда, справился о нуждах и здоровье Тёрна. Тот ответил с облегчением, но быстро и коротко, тихо:
— Паутина, — голос его был глухим. Он смог говорить нормально, тем же полным голосом, теми же спокойными, слегка строгими, выдающими его прямую натуру, не любящую притворств, интонациями, лишь когда получил столь нужное ему средство и не остановил кровь. Что же до мази, нужных трав здесь, в вотчине людей и их цветочном поле, не оказалось, а потому Тёрну пришлось довольствоваться лишь тщательно промытой раной да остановленным кровотечением.
Хотя Тёрну, несколько испугавшемуся за свои раны, хоть и не желавшему признавать это и как-либо демонстрировать свою минутную слабость другим котам, всё время спасения Камыша, а затем ожидания теперь уже своих собратьев по клану, спешивших принести паутину, время показалось тянущемся долго, многие и многие часы, на деле же всё это заняло не более четверти часа, ведь до леса было ещё не так далеко, а коты, живущие в этих землях уже давно, отличались от многих городских своих сородичей, проживших сытую и ленивую жизнь, проворностью. И совсем немного времени понадобилось Серебряному Листу, столь желающему добежать до самого медленного и, по всей видимости, глупого кота, что тот посмел ослушаться приказ своего командира, и убежать в лес, вернувшись уже с найденным котом.
— Да, это он, — Тёрн признал в коте воришку, а последний узнал и Тёрна, нервно дёрнувшись, за что был немедленно наказан резким встряхиванием, отчего его тщедушное тельце словно бы безжизненно взметнулось вверх и тяжело упало вниз, на землю, хотя за шкирку этого кота по прежнему держал Серебряный Лист.
Манёвр было бы провести гораздо сложнее, ведь коту было уже лун семь или восемь, если бы не тщедушное телосложение воришки, явно недоедающего всё своё детство, живущий в крошечной норе, а оттого исказившись, став отвратительным на вид: тело его уже оформлялось и всё более походило на подростка, который вскоре станет совсем взрослым котом, но размером этот кот был всё ещё не более трёхмесячного котёнка, крошечный, непропорциональный, запуганный коричневый кот с полосками вокруг глаз, выражение которых являло клану искренний ужас от столкновения не с одним противником, но с четырьмя. Этот кот пытался оправдаться, и голос его дрожал от страха:
— Я... Я не причём! Я его никогда не трогал! Ни одного из них!
Камыш выжидательно посмотрел на Тёрна. Тот почувствовал взгляд и кивнул:
— Это правда. Он только воровал, уносил еду и травы, пока более сильные коты вынуждали нас с Лилибэт защищаться.
В глазах коричневого кота засверкало что-то, похожее на горькую надежду, так смотрят на туннели слабые мягколапы, осознающие, что никогда не выберутся из этого лабиринта, не пройдут испытание, не ощутят вкус лесной жизни в полной мере, но всё ещё хранящие надежду на что-то, глупую, наивную надежду, шепчущую им слова, в которые сами мягколапы не верили. Но коты не спешили разорвать на части этого уродца, а оттого тот продолжал говорить, надеясь, что услышав правду, его отпустят.
— Они... Они поплыли по реке! Наверное, в город, я не знаю. Я должен был остаться тут, они велели мне. Я не знаю, зачем. Они мне не сказали! — воришка говорил суетливо, а взгляд его бегал, лихорадочно скакал с одного кота на другого, и голос вторил взгляду своим диким сухим дрожанием.
Тёрн открыл уже рот, чтобы что-то сказать, а то и вовсе разразиться давно терзавшей его душу тирадой, настолько глубоко он вздохнул, но словам не суждено было быть произнесённым: мощный кот закашлялся, согнувшись к земле, словно бы его вот-вот стошнит, а затем произнёс сдавленно, тихо:
— Что это за гадость? — слова давались ему с трудом, Тёрн пытался не закашляться вновь. Он говорил про тот же запах, который почуял и Дождь, но только вдохнул его Тёрн с большей силой: разумеется, не по своей воле. — Откуда несёт этим... — кот замешкался, не в силах подобрать определение.
— От него, — прошипел Серебряный Лист, пожёвывая кожу урода в его зубах, отчего фраза звучала, как: «Оч жнево», а кот в его зубах сморщился от слабой боли. — Жабы.
Конечно, Лист не имел в вижу зелёных земноводных, так он произнёс слово «лапы», указывая на происхождение запаха, ставшего только сильнее с появлением на поляне этих двух котов. И действительно, лапы кота были испачканы в чём-то сером, похожем на слизь, на эти места налипла грязь, но даже она не смогла сдержать едкий запах, перебивавший все прочие ароматы. Находись коты в замкнутом пространстве и будь запах сильнее, все бы уже обезумели от этой вони. Но сейчас котам ничего не грозило, лишь раздражало их обоняние, мешая почуять какие-либо следы обидчиков Тёрна и его семьи.